«Неоконченная пьеса для механического пианино», «Пять вечеров», «Несколько дней из жизни Обломова» – данные фильмы по праву входят в золотой фонд отечественного кинематографа, а их сценариста Александра Адабашьяна критики признают одним из лучших кинодраматургов СССР и России. Однако когда я пригласил знакомую составить мне компанию для похода на встречу со знаменитым сценаристом и режиссером, в ответ услышал: «А, это тот, который «Овсянка, сэр?!»

Действительно, роль второго плана в знаменитой экранизации приключений Шерлока Холмса стала визитной карточкой Адебашьяна. Хотя сам Александр Артемович относится к этому с юмором и убежден, что в жизни большую роль играет случай. О тенденциях в современном кинематографе, отношении к мату в искусстве и своих любимых ролях Александр Адебашьян рассказал на встрече с симферопольцами.

– Александр Артемович, что вас больше всего радует и огорчает в современном российском кинематографе?

– В российском кино происходит то же самое, что и в мировом кино, – третья мировая война, если войну воспринимать не как военные действия, а как эпидемию насилия. Откуда эта эпидемия злобы и ненависти, неизвестно, однако распространяется она так же, как чума или холера – воздушно-капельным путём. Поэтому большие сборища – обязательное условие для этого. Сборища могут быть какие угодно: Майдан, Болотная площадь или марши «гитлерюгенда». Чтобы эта эпидемия распространялась быстрее, нужна толпа. Сейчас ещё и Интернет выполняет данные функции. Бороться можно единственным способом – личной гигиеной: не посещать этих публичных сборищ, не есть из чужих тарелок, не лизать чужих рук, обуви или задов. Однако потому как всех людей сидеть по домам не заставишь, в конце концов свою жатву эпидемия собирает. И кино этому помогает. Посмотрите, насколько агрессивнее стали картины и преступления в них. А горячо любимый многими Тарантино вообще смерть довел до состояния комедии. Уже можно хохотать над тем, как человеку в машине прострелили голову – и теперь салон надо быстренько отмыть от разлетевшихся мозгов и осколков черепа (фильм «Криминальное чтиво». – Ред.). Очень «смешной» сюжет. Отрезанные руки и головы, выдавленные глаза, как, например, в фильме «Убить Билла», уже никого не шокируют. «Болевой порог» отношения к насилию очень снизился. А доброе и вечное, какие и должно нести искусство, уже кажутся каким-то наивным старческим брюзжанием человека, который не в состоянии делать то, что нынче в тренде.

– Однако есть ведь и хорошее?..

– Лично для меня хороши картины – о том же добром и вечном. Если навскидку – совершенно неожиданно поразившая меня картина «Артист», появления которой нельзя было ожидать, не говоря уже об успехе. Однако успех был камерным, хотя фильм блестяще придуман и сыгран. Почти все, что сейчас стал делать Вуди Аллен, мне также очень интересно. Однако опять же это все не из тех картин, какие будут иметь успех у широкой публики.

– Тогда, может, следует запретить или ограничить прокат тех же американских фильмов в России, как это предлагает режиссер Юрий Кара?

– Я понимаю Юрия Кару и разделяю его пафос, однако сейчас, к сожалению, это нереально. Это надо было делать тогда, когда было можно. Сейчас это приведет только к росту популярности запретного плода. Едва ли не каждом интервью я повторяю фразу, вычитанную мною у Диккенса: «Миссия Америки – опошлить Вселенную». Фразу данную в свое время не восприняли всерьез, потому эта пошлость и расцвела. Однако пошлость – понятие очень широкое и глубокое. Допустим, американская политика сегодняшнего дня: это совершенно вопиющая, поразительно бездарная пошлость хотя бы потому, что США просто поделили мир на себя и на все остальное быдло, с которым необходимо обращаться как со скотом. Пошлость – это и американское кино. Есть такая шутка про три самые тонкие книги в мире: история побед итальянской армии, рецепты английской кухни и история американской культуры. К сожалению, опасность пошлости в том, что данный вирус легко усваивается. Вообще, на всем, что создаётся американцами, в том числе кино, музыке и так далее, можно смело ставить знак «Макдональдса» – знак американского качества. Те мальчики и девочки, какие сейчас употребляют американские слова вместо русских, одеваются по американской моде, это у них также отложится, как холестерин, сожранный в «Макдональдсе». И к 30-40 годам они будут восприимчивы только к этому.

– Не испытываете хоть иногда тоску по советской цензуре и цензорам?

– Сложно однозначно на это ответить. Мне уже скоро 70 лет, и я понимаю, что мои ретроспективные взгляды в прошлое не совсем объективно отражают ту картину, которую рисует мой мысленный взор. Любой вам скажет, что в детстве значительно лучше была, например, погода. Такая же операция памяти, наверное, имеет место и в отношении цензуры, которая была, и тех же самых редакторов, которых мы тогда ненавидели и с которыми боролись. Однако тогда, если их что-то не устраивало, данные страшные сатрапы и цензоры уговаривали режиссера, умоляли, грозили, пугали, наказывали. Если режиссер в конце концов упирался, его могли отстранить от профессии. Однако картина лежала на полке, и, когда приходил час, её оттуда снимали. Сейчас данный процесс занимает десять минут: продюсер дает режиссеру под зад коленом, на его место садится другой, и картина будет уже другая. Иногда это происходит во время съемок, когда на следующий день на площадку приходит уже другой режиссер. Минусы в той, советской цензуре, конечно, были. Однако нынешняя денежная цензура непрофессиональных продюсеров страшнее по результатам, потому что вследствие этого резко падает качество картин. Такого количества непрофессиональных, совершенно чудовищного уровня фильмов, как сегодня, не было никогда.

– Как вы относитесь к запрету нецензурно выражаться публично. И вообще – ваше мнение по поводу такого явления в искусстве, как мат?

– Меня всегда возмущало совершенно неправильное отношение, в частности нашей интеллигенции, к этому явлению. Вообще, русский мат, по моему мнению, – замечательное языковое явление. Есть тот мат, употреблять который категорически невозможно в литературе, кино, театре. Однако как совершенно необходимый и безусловно употребляемый всеми в массе жизненных ситуаций он вполне приемлем. Однако его ценность понижается, когда данные слова становятся обиходным. К примеру, Иван Алексеевич Бунин был очень большим специалистом по русскому мату. Было даже знаменитое соревнование между ним и писателем Николаем Телешовым, чей мат лучше: Орловской губернии, за который ратовал Бунин, или Тульской, который отстаивал Телешов. Супруга Бунина была судьей и даже вела что-то типа протокола. Победил Бунин. Однако ни в одном произведении ни того, ни другого вы этого не прочтете. К примеру, в романе Льва Толстого «Война и мир» матом ругаются всего два раза. Когда наша интеллигенция ввела в обиход мат как показатель собственной раскованности и «интеллигентности», ценность и особость этого языкового явления пропала. Да, я за данные ограничительные меры. Однако все равно мат должен быть, нельзя его запретить. Необходимо только призывать к бережному и правильному употреблению как мата, так и русского языка в целом.

– Фильмы по вашим сценариям по праву входят в золотой фонд отечественного кино. А есть ли у вас любимая работа в качестве актера?

– Такой роли, пожалуй, нет. Однако самый любимый кинопроцесс, в котором я принимал участие, – это «Собака Баскервилей». Один актерский состав чего стоит. Плюс атмосфера, которую создал Масленников на площадке, была потрясающей. Он выдумал данную Англию и англичан, которых отродясь в природе не было. В этом все купались и с удовольствием все это играли. И эта легендарная «Овсянка, сэр!» также родилась совершенно случайно. Когда придумывали сцену приезда сэра Генри с Дикого Запада, Масленников сказал, что  классический английский завтрак, который наши «англичане» должны есть, – это поридж (porridge в переводе с английского – овсяная каша. – Ред.). А как в сцене это сказать? «Поридж, сэр!»?! Нет, давайте уже или по-английски играть, или по-русски. И так появилось и показалось очень смешным сочетание русского «овсянка» и английского «сэр».

– Кто ваша самая большая поддержка в жизни и в работе? В чем это проявляется?

– Трудно сказать. Если в жизни, то мама. Причем поддержка парадоксальным образом исходит от противного. Мама меня очень любила, как и всякая мама, однако она никогда всерьез не воспринимала то, чем я занимался. Это притом что она очень любила кино, хорошо знала и любила классическую музыку. Однако когда я ей сообщал, что мы написали сценарий и я отнес его на студию, она с удивлением спрашивала: «И что, приняли?!» Это происходило не оттого, что она была убеждена в моей бездарности. Для любой мамы ребенок продолжает оставаться ребенком, независимо от возраста. И у неё, видимо, никак не могло соединиться в сознании, что вот это, которое училось ходить, плакало, какало, теперь производит нечто, что может представлять общественную ценность.

Подготовил Алексей Гончаров

Фото  baskino.com

По материалам информационного агентства Крымская газета