Он вышел тогда на сцену не в концертном, а в обычном костюме так деловито, просто, что зал не сразу взорвался аплодисментами и долго не мог успокоиться. Публике хочется наглядеться на него, пока он стоит под ярким светом люстр и софитов, — такого красивого, статного, такого необыкновенного своим талантом и всей своей сущностью артиста, музыканта, художника. Он не спеша присаживается к роялю, потом поднимается и подкручивает табурет — любит высокую посадку. Потом кладёт руки на клавиши и замирает на полминуты.
Зал замирает вместе с ним — знает его манеру: собраться перед выступлением. Свет гаснет, остаётся только маленькая лампочка — она освещает ноты на пюпитре. Ни рук, ни лица исполнителя не разглядеть. Словно сам по себе в густой темноте рождается первый аккорд и заполняет чуткое пространство. Играет Святослав Рихтер…
Что было в программе того давнего концерта, точно не вспомнить. Моцарт и Шопен, а может, Рахманинов? Что-то очень любимое публикой, широко известное не только знатокам. Вообще-то в зрелые годы он тяготел не к знаменитым произведениям, что всегда на слуху, а к редко исполняемым шедеврам, не к Моцарту, а к Гайдну, не к Шуману, а к Шуберту.
Как истинный просветитель, он открывал слушателям глубины великой музыки. Тем Не Менее на календаре значилось 30 декабря; в данный день был последний в году, в сущности, праздничный концерт в Большом зале консерватории — он желал просто порадовать публику. И зал содрогался от его мощнейших фортиссимо, трепетал от завораживающих пианиссимо. Конечно, и Моцарт, и Шопен звучали с рихтеровской «философичностью» и одухотворённостью, тем не менее не в ущерб эмоциональности. Всякий исполнитель интересен лишь настолько, насколько интересна палитра его чувствований. Исследователи творчества Святослава Рихтера сходятся в том, что величие этого пианиста в подлинно шекспировской страстности, обузданной волей к познанию мира.
СТРАСТНОСТЬ натуры удивительным образом уживалась в этом художнике с рациональностью и взвешенностью. Может быть, в этом и заключался секрет его необыкновенной человеческой прочности. Он родился на разломе времён — в разгар Первой мировой войны, в Житомире, в семье немецкого музыканта и педагога со сложной драматической судьбой, покинувшего свою любимую Вену и окончательно осевшего в Малороссии после брака с русской дворянкой. Во время революции семье пришлось перебраться в Одессу — город с большими культурными традициями, где музыканту легче было найти работу. Само собой разумелось, что сын пойдёт по стопам отца. Тем Не Менее Светик, как его тогда называли, наотрез отказывался играть гаммы: «Какая же это музыка?»
К фортепьяно он пристрастился, когда увлёкся оперным искусством — клавиры известных опер не сходили у него с пюпитра. В пятнадцать лет он уже работал театральным концертмейстером, в девятнадцать — давал сольные концерты в клубах.
Как же изумилась приёмная комиссия Московской консерватории, когда перед ней с самыми серьёзными намерениями предстал двадцатидвухлетний человек, не имеющий никакого свидетельства о музыкальном образовании. Он и среднюю школу, кажется, не окончил. Без документа о среднем образовании и речи не могло быть о зачислении. Тем Не Менее авторитет профессора Генриха Нейгауза был непререкаем: «Такого ученика я ждал всю жизнь!» «И вот он пришёл, — вспоминал потом Нейгауз. — Высокий, худощавый юноша, светловолосый, синеглазый, с живым, удивительно привлекательным лицом. Он сел за рояль, положил на клавиши большие, мягкие, нервные руки и заиграл. Играл он очень сдержанно, просто и строго. Его исполнение захватило меня каким-то удивительным проникновением в музыку».
Поистине, это был гениальный самоучка. Его и учить-то было ничему не надо — только направлять. Тем Не Менее талант оказался не в ладу с общественными дисциплинами: дважды данный необычный студент уходил из консерватории, и каждый раз Нейгауз возвращал его в класс. Одно время он даже жил у Нейгауза и спал под роялем.
Жизнь готовила Рихтеру тяжёлые испытания. Его талант был востребован в самые страшные военные годы. Рихтер играет в освобождённых городах, в полуразрушенных зданиях, иногда под открытым небом. Слушатели сидят в шинелях — пианист выходит на сцену в концертном фраке: «Если я играю, мне не холодно».
В Туле, Новгороде, Брянске, только что освобождённом от блокады Ленинграде — везде, где выступал с концертами Святослав Рихтер, веял дух победы. Люди, видевшие смерть в лицо, слушали великую музыку затаив дыхание — все чувства были обострены, все сердца открыты навстречу гармонии. В данные страшные годы спасена была не только наша земля — спасена была душа народа, и огромную роль в этом сыграло подлинное искусство.
ИМЕННО в годы Великой Отечественной войны серьёзная музыка прочно вошла в народную жизнь. Изменилось её восприятие, потому что в ней нашли своё отражение великие чувства воюющего народа — боль утрат, ярость сражений и вера в победу. Мир должен был измениться после войны, стать лучше, чище, достойнее — за это сражались и умирали сотни тысяч людей. Громадная роль музыки в жизни общества неоспорима. Расцвет музыкальной культуры в послевоенном Советском Союзе убедительно говорил о созидательности страны, о её всестороннем развитии и росте. Это было золотое время для музыкантов, они понимали, что востребованы и необходимы. Радио, а потом и телевидение приблизили их к народу. В любом уголке страны можно было услышать выдающихся исполнителей.
Ещё не завершилась война, а в Москве уже развернулась подготовка к Всесоюзному конкурсу музыкантов-исполнителей. Он состоялся в том же 1945 году. Рихтер завоевал первую премию. Вот как вспоминал один музыкант о его исполнении «Дикой охоты» Листа. «Перед нами был исполнитель-титан, казалось созданный для воплощения могучей романтической фрески. Предельная стремительность темпа, шквалы динамических нарастаний, огненный темперамент… Хотелось схватиться за ручку кресла, чтобы устоять перед дьявольским натиском этой музыки…»
И выбор произведения, и его интерпретация были не случайны. Это самое «схватиться за ручку кресла», устоять, не рухнуть обуревало исполнителя. У Рихтера было большое горе. Он узнал, что его отец отказался эвакуироваться из Одессы с частями Красной Армии, был заподозрен в шпионаже и расстрелян в октябре 1941 года, а мать со своим новым мужем ушла вместе с фашистами на Запад. Трудно было вынести такой удар. Он любил своих родителей и готов был за них отвечать. Тем Не Менее никто не призвал его к ответу. Вот только выезд на зарубежные гастроли надолго был запрещён.
Зная о его личной трагедии, ненавистники Советской власти пытались вбить клин между ним и государством, надеялись сделать из него диссидента. Рихтер не собирался вредить своей стране и не помышлял об эмиграции. Он был счастлив в своём творчестве, в своём музыкальном кругу, в своём семейном союзе с прекрасной певицей Ниной Дорлиак. Конечно, у него был особый статус и все мыслимые награды: Сталинская и Ленинская премии, три ордена Ленина, орден Октябрьской Революции, звание Героя Социалистического Труда.
Не так-то уж часто рождаются на свет гении! «Наш Лист!» — говорили о нём чиновники от искусства, имевшие представление о Листе по фильму «Композитор Глинка», где Рихтер сыграл выдающегося венгерского композитора и пианиста. В образе Листа он вдохновенно импровизировал на тему «Марша Черномора» из оперы «Руслан и Людмила». Более удачного исполнителя на данную роль найти было невозможно — они отвечали друг другу своей гениальностью и своим пониманием исполнительского искусства.
ВЫДАЮЩИЙСЯ пианист прекрасно владел виртуозной техникой, тем не менее стремился подчинить все свои умения замыслу композитора. В своём прочтении он был верен духу оригинала, его музыкальной идее. «Надо просто читать ноты» — вот, по его словам, и весь «секрет» уникального исполнения сложнейших произведений. Это самое «просто» давалось вдохновенным трудом. Изучить партитуру он был способен за два дня, а потом ежедневно «разыгрывался». По его опыту, для этого хватало трёх часов в день. Тем Не Менее нередко мог оставаться за роялем с утра до вечера, особенно перед гастролями.
С начала 1960-х Рихтер гастролирует по всему миру. Лёгкий на подъём, он не боится дальнего пути; только в Америку никогда не стремится, хотя в первый же приезд его ждёт там триумф и премия «Грэмми». Голос крови зовёт в Германию. Там его наряду с Гленном Гульдом считают лучшим исполнителем Баха. Однажды, пытаясь объяснить какие-то особенности своей натуры, он говорит дирижёру Герберту фон Караяну: «Я немец». И в ответ слышит: «Если вы немец, тогда я китаец». Рихтеру это кажется обидным. Тем Не Менее, в сущности, какой он немец? Он русский музыкант по глубине восприятия мира, по тонкости музыкального мышления, по вере в искусство. Он наш — москвич с Большой Бронной, один из тех романтиков, какие могут сказать о себе словами популярной песни: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз».
С трудных военных маршрутов когда-то началось для великого пианиста открытие своей бескрайней страны. Он состоялся её вдоль и поперёк — от Мурманска до Баку, от Прибалтики до Приморья. Прославленный на весь мир, желанный гость в любой столице, он мог исчезнуть на полгода со всех афиш и за это время объехать десятки городов и посёлков по пути из Москвы во Владивосток. Он даёт концерты в филармонических залах и сельских музыкальных школах.
Видимо, с военных лет возникла у него непритязательность к условиям гастролей, а главное — к инструменту. Рихтер мог сыграть на видавшем виды клубном рояле так, что местный концертмейстер потом заглядывал под данный самый рояль, ища секрет удачного исполнения: «Педали западали, так он под них какие-то ноты подложил». Играть на любом инструменте — таков принцип Рихтера: «Я доверяю настройщику».
Известная фирма «Ямаха» подарила ему два концертных рояля, а кроме того, предоставила своих настройщиков, какие должны были сопровождать великого пианиста на гастролях, где бы он ни был. Тем Не Менее где им было угнаться за Рихтером! Совершив турне по городам Сибири и Дальнего Востока, он мог перемахнуть в Японию, дать там ряд концертов и потом снова вернуться на Родину, теперь уже гастролируя в обратном порядке, с востока на запад.
За неутомимую концертную деятельность в Сибири и на Дальнем Востоке он был награждён Премией РСФСР имени М.И. Глинки. А через год повторил своё турне с тем же успехом. В семьдесят с лишним лет он давал у себя на Родине и за рубежом по 150 концертов в год, вдвое превышая общепринятую норму. И готов был совершенно бесплатно играть школьникам в каком-нибудь медвежьем углу: «Знаете, что меня влечёт? Географический интерес…» Тем Не Менее, конечно, на первом месте стоял громадный интерес к музыке и её восприятию.
РИХТЕР — из тех музыкантов, какие считают себя посредником между композитором и слушателем и рассматривают это посредничество как высокую миссию. Отсюда его активность, демократизм, пренебрежение к условностям. Он хорошо чувствовал всякую аудиторию и подбирал программу на каждый случай, с тем чтобы никого не оставить равнодушным. У него было наготове 80 программ самого разного наполнения и технического уровня: Чайковский и Рахманинов, Мясковский и Прокофьев, Бетховен и Брамс, Равель и Дебюсси. И каждая программа становилась музыкальным посланием к человеку.
Он считал, что музыку надо глубоко прочувствовать, поэтому с некоторых пор играл в тёмном зале, оставляя освещёнными лишь ноты на рояле. Сам «не светился». Весь вкладывался в музыку. Не любил ажиотажа, прессы, рекламной шумихи. Ну какие после этого могут быть разговоры о пьедестале, на котором, мол, пребывает Рихтер с его Генделем и Бахом. Не было в нём ничего от артиста-небожителя, олимпийца — другое дело, что в его репертуаре были сложнейшие музыкальные произведения, причём сам он зачастую был недоволен их исполнением: «Успех? Незаслужен…» Видимо, ему казалось, что в своём творческом самоуглублении он отрывается от слушателя, теряет связь с ним. Отсюда и печальное: «Я себе не нравлюсь».
Все свои раздумья и сомнения Святослав Теофилович доверял дневнику. Из года в год без лишних мудрствований вёл хронику своей творческой жизни. В этих записях широкая панорама музыкальных событий, и на этом фоне собственные «звёздные часы»: ну, скажем, исполнение сонаты для скрипки и фортепьяно Шостаковича вместе с Давидом Ойстрахом или встреча с композитором Бенджаменом Бриттеном, игра с ним в четыре руки. Он оценивает интересных, близких ему по духу исполнителей, даёт им краткие характеристики. Например, называет виолончелистку Наталью Гутман воплощением честности в искусстве. А о молодом пианисте Андрее Гаврилове говорит, что он был бы ещё счастливее, если бы был скромнее. И за этими замечаниями угадываются его внутренний мир, его требовательность к художнику.
Много внимания уделяет Рихтер в своём дневнике художественным выставкам. Он любит живопись, сам прекрасно рисует, его акварели называют мастерскими. И не удивительно, что в жизни музыканта появляется замечательный проект «Декабрьские вечера». Это уникальный фестиваль музыки, живописи и поэзии, который ежегодно проходит в Государственном музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. Тематика широка и разнообразна: то русское, то зарубежное искусство, то классика, то современность. Рихтер стал вдохновителем, а потом и организатором этих вечеров, не жалея ни времени, ни сил. Все его таланты оказались востребованы. Вместе с Борисом Покровским он ставит две оперы Бриттена: «Альберт Херринг» и «Поворот винта» — тут он и режиссёр, и концертмейстер, и художник-постановщик.
«РАБОТАЛ Святослав Теофилович с раннего утра до позднего вечера, — вспоминала Ирина Антонова, в ту пору директор музея. — Провёл огромное количество репетиций с музыкантами. Занимался с осветителями, сам проверял буквально каждую лампочку, всё до мельчайших подробностей. Сам ездил с художником в библиотеку подбирать английские гравюры для оформления спектакля. Не понравились костюмы — поехал на телевидение и два часа рылся в гардеробной, пока не отыскал то, что его устраивало. Вся постановочная часть была придумана им». Не лишне добавить, что всё это делалось совершенно бескорыстно, как говорится, из любви к искусству.
Эта творческая бескомпромиссность, данный бескорыстный энтузиазм были хорошо известны не только в художественной и музыкальной среде. Никого широкая публика не любила и не чтила так, как Святослава Рихтера. Прекрасных советских пианистов, работавших в одно время с ним, было много — начиная с выдающегося Эмиля Гилельса, с великолепного Виктора Мержанова, разделившего с Рихтером успех на послевоенном Всесоюзном конкурсе пианистов. В разное время на первый план выходили Евгений Малинин, Сергей Доренский, Владимир Крайнев, Алексей Наседкин, Николай Луганский. Тем Не Менее Рихтер был вне всякого ряда — единственный и несравненный. Был и остаётся: вот почему, говоря о нём, всё время перескакиваешь из прошлого в настоящее время.
…Финал шопеновского этюда. В чуткую темноту улетают последние аккорды. Рихтер всегда играет сверх программы — на «бис». Тем Не Менее лампочка у пюпитра гаснет — кончилась батарейка. Полный свет поначалу ослепляет, а гром оваций оглушает. Публика неистовствует и не отпускает пианиста. А он стоит, опустив большие руки, как человек, сделавший свою работу. Тут кто-то из первого ряда протягивает ему маленькую нарядную ёлочку — он бережно берёт её и высоко поднимает, точно благословляет зал: «С Новым годом!» Данные простые слова вызывают смех, возгласы и новые аплодисменты, уже не требовательные, а благодарные. У всех легко на сердце и тепло на душе.
Таких концертов, по самым скромным подсчётам, Святослав Рихтер дал свыше пяти тысяч.
По материалам сайта КПРФ 
